Герои моего детства - Часть 2

Глава 2

Хорошо бы иметь старшего брата

А у нас с Колей вдруг объявились страшные враги: второгодник Юрка и его друзья. Они ждали, когда мы выйдем из школы, грозные своей многочисленностью, удалью, отпетые хулиганы с ухарством русских степных богатырей. Всем им было лет по 8, а одному даже 9. Они стояли в два ряда, а наши одноклассники улыбались им заискивающими улыбками и торопились пройти, исчезнуть из школьного двора, по которому нам с Колей Гороховым еще предстояло пройти. Мы тянули, ждали друг друга, потом еще кого-то, потом вспоминали, что оставили что-то в классе и поднимались искать это что-то и уже из класса снова смотрели на двор и видели их,  уверенных в себе, довольных, совершенно непобедимых. И наконец, мы спускались, спускались и выходили к ним на поругание, на позор.

Мы шли и говорили о чем-то и улыбались друг другу в надежде, что на этот раз сойдет, но не сходило, и они бежали к нам и били нас, и кричали что-то. Тогда мы бежали со всех ног, бежали к выходу со двора, но там нас снова встречали удары, комья земли. Иногда нам удавалось прорваться и тогда мы слышали за спинами их топот, крики. Но чаще они останавливали нас и щипали, крутили за носы, плевали на нас, а мы не смели отвечать. Только раз Коля толкнул кого-то из них, и тогда они закрутили ему руки за спину и били ногами. Они никогда не отпускали нас, пока кто-то один, либо я, либо Коля не начинал плакать.

Ах, я так мечтал о старшем брате! О сильном старшем брате, боксере или чемпионе по борьбе, чтобы он пришел и бил бы их и чтобы расплющивал им носы, и разбивал в кровь губы, и чтобы они плакали, размазывая слезы по лицу.

Но после двух или трех месяцев пыток случилось чудо. Мы спустились вниз. Они уже были во дворе, всё стадо. И кричали, кричали так, как когда ждали нас на улице. А между ними по двору метался маленький рыжий еврей из параллельного класса. Они кричали ему: «Еврей! Еврей!» и  кидали в него комьями земли. Его портфель лежал у ворот, а сам он бежал к нам, в сторону входа в школу. И кто-то из них крикнул: «Эй, там, не пускайте его в школу». И мы с Колей послушно раздвинули руки. А рыжий, с безумными от страха глазами, бежал на нас, не видя ничего перед собой. Он конечно же не понял, что это мы, он просто увидел еще двоих мучителей и свернул в сторону. «Давай, гони его, загоняй!», - кричали те, и мы вместе с ними побежали за евреем, крича и размахивая руками.

Ах, как хорошо было бежать вместе со всеми, вместе с нашими мучителями. Рыжий удрал, прошмыгнув в открытые ворота, портфель его, лежащий у ворот, отдал мне кто-то из той компании, и я послушно понес этот портфель его маме. Она, я знал ее, работала в рыбном магазине. Я сказал ей, что рыжий забыл свой портфель в классе, а я принес, и она погладила меня по голове своей жирной от рыбы и пота рукой.

В тот день пришел конец нашим с Колей  мучениям. Юрка-второгодник и все его друзья больше не трогали нас, а, однажды, когда один из них стоял около моей парадной, он даже попросил 10 копеек, а у меня было, и я дал, конечно, радуясь, что не ел в школе завтрак и сэкономил.

Да, они, вроде, совсем перестали бывать у нашей школы. Может быть, им надоело, а может, их выгнал кто-нибудь, не знаю. Хотя, конечно, как я не подумал, у рыжего, наверное, был старший брат боксер,  которому не понравилось все произошедшее в тот день во дворе нашей школы.

А сам рыжий стал прибегать на переменках к нашему классу и вжавшись в стенку, застенчиво наблюдал, как мы с Колей ходим парочкой и разговариваем на разные темы.

А мы с Колей составляли план: мы идем в разведку по лесу, у нас есть сабли. Мы ползем, пробираясь сквозь заросли, выходим на полянку и вдруг враги окружают нас. Они нападают на нас со всех сторон, и мы деремся с ними на саблях, но их много и вот-вот они одолеют нас, но вдруг со всех сторон выбегают наши, и враги, которых мы рубим и колем, бегут. А потом, мы скачем на лошадях вместе с нашими, тесним отступающего врага. Мы тоже на лошадях и разрубаем врагов лихими ударами с гиканьем и свистом, разрубаем их напополам, так, что нижняя половина остается на лошади, а верхняя падает вниз, на землю. Иногда, среди врагов мелькали нам лица Юрки-второгодника и его друзей. Лица «наших» мы не различали, но знали, что их много и они всегда появляются в нужную минуту. Может быть, мы насмотрелись телевизора, может быть, все выдумали сами. Рыжий же представлялся нам вражеским лазутчиком, который может, разнюхав, выдать наш план. Мы таинственно замолкали, когда проходили мимо него, либо прятались и следили в щелку, как он ищет нас, беспокойно оглядываясь, как, преодолевая страх и смущение, открывает  двери старших классов, туалета, стенных шкафов. Если он находил нас, то мы делали вид, что у нас было там какое-то дело, выходили, не обращая на рыжего никакого внимания, и снова убегали от него и прятались, пока не кончалась перемена.

 

Глава 3.

Счастливое детство: октябрята

И вот так незаметно, в круговороте других событий, в первый же год учебы в школе в нашу жизнь вошел Ленин. Наша учительница (а у нас до 4-го класса была одна учительница по всем предметам) сказала: «Скоро самые лучшие из вас станут октябрятами. Кто такие октябрята? Это внуки Владимира Ильича Ленина, внучата дедушки Ленина, нашего родного, любимого вождя народов и организатора революции, Великой Октябрьской Социалистической Революции, освободившей от гнета помещиков и капиталистов трудящиеся  массы».

И учительница так старательно улыбалась, говоря это, что нам должно было, конечно, стать понятно, что Ленин – это хорошо, а не-Ленин – плохо. «Вот он, дедушка Ленин», - сказала учительница Татьяна Осиповна и показала на большую фотографию, висящую над доской. Но тут один мальчик по фамилии Коршун заплакал. Он сказал: «Это не мой дедушка», на что учительница улыбнулась и объяснила: «Дедушка Ленин был таким хорошим человеком, он столько добра сделал детям, что все-все дети Советского Союза хотят называться внучатами Владимира Ильича. Сначала называться внучатами и октябрятами, а лучшие из октябрят смогут в 4-ом классе стать пионерами и носить красный галстук».

Красный галстук, конечно, хотели носить все. В красных галстуках ходили старшеклассники. А кто не мечтал уже поскорее вырасти, стать взрослым, вертеть колесики в физическом кабинете, прыгать через козла в спортзале и выпускать стенгазету, на которой написано «Пионер».

Теперь  мы все хотели быть октябрятами. «Откуда взялось имя «октябренок»?», - продолжала Татьяна Осиповна. – «От месяца октябрь! А что произошло в октябре?» – «Еволюция», - крикнула одна девочка по фамилии Ямпольская (она была последняя по алфавиту и поэтому не пропускала случая вылезти вперед), и мы все обернулись на нее, а учительница сказала: «Правильно», и тут мы все закричали, что есть силы «Еволюция! Еволюция». «Правильно будет сказать – революция», - поправила нас учительница. - «Октябрята разбиваются на звездочки. У звезды 5 концов, в октябрятской звездочке 5 человек. Они помогают друг другу  делать уроки, вообще помогают друг другу в чем могут, они дружат друг с другом». Мы с Колей посмотрели друг на друга и тут же решили быть в одной звездочке.

«Октябрятами смогут стать только лучшие из лучших. Мы сейчас вместе с вами решим, кто из вас достоин носить высокое звание октябренка. Я буду называть фамилию по журналу, а вы без шума, криков, просто поднимете руки, если он достоин, и не будете поднимать, если он плохой ученик, плохой товарищ или по другим соображениям не должен быть октябренком-ленинцем».

• Андреев, - сказала учительница, и мы все быстро подняли руки, даже Андреев. – Нет, Вова. Ты не должен голосовать сам за себя.

И Вова Андреев послушно опустил руку.

• Единогласно. Вова Андреев принят. Балашова, - и мы снова подняли руки. «Нет, Вова, ты теперь должен голосовать, а вот Нина – нет», - Вова поднял руку, а Нина опустила. – «Единогласно».
• Белкина!… Нет, так нельзя. Нельзя автоматически поднимать руки. Вы должны думать, прежде чем голосовать. Я ведь уже объяснила вам – хороший товарищ, хороший ученик, аккуратный ли он, не хулиганит ли на уроках и на переменах. Мы будем голосовать еще раз и вы думайте, прежде чем поднимать руки, - Мы стали думать.

Я стал думать так: «Конечно, Коля Горохов хороший товарищ и учится он хорошо, но дома он, честно говоря, неряшлив. Кровать свою сам никогда не собирает. Вчера, когда мама его попросила сходить за хлебом, что он ответил? Он ответил «у меня уроки». А имеет ли право октябренок так отвечать матери? Но, с другой стороны, Коля мне друг, а вот этот самый Вова Андреев, за которого мы голосовали, однажды скинул мой портфель с подоконника и я с ним дружить не хочу. Может, мне за Колю голосовать, а за Вову нет?». «Подумали хорошо? А теперь начнем все сначала, как будто первого голосования не было». (Теперь у меня конечно же появляется искушение написать, что Андреев Вова заплакал, но он не заплакал, потому что просто ничего не понял). «Встань Андреев, мы будем о тебе говорить, обсуждать тебя. Теперь все, кого мы будем обсуждать, должны будут вставать, чтобы товарищи видели, о ком говорят».

Вова встал. «Хороший ли он товарищ?», - спросила Татьяна Осиповна, и мы стали думать, хороший ли Вова товарищ. – «Ну, думайте быстрее». Мы попытались думать быстрее, но ничего не вышло. «Вы, что, молчать собираетесь? Мы так до ночи не кончим. Имейте в виду, что я никого не отпущу домой, пока мы не обсудим весь класс».

Мальчик по фамилии Коршун поднял руку.

- Говори, молодец, - одобрила его Татьяна Осиповна.

• Я пипи хочу, - сказал вдруг Коршун испуганным голосом.
• Скажи что-нибудь про Андреева, тогда отпущу в туалет, - глаза Коршуна наполнились слезами. – Ну скажи, он хороший товарищ?
• Он хороший товарищ, - повторил Коршун.
• Молодец. Достоин ли он быть октябренком, внуком Ильича?
• Достоин, - изнемогая  от непосильной ответственности, прошептал Коршун.
• Громче.

И тут Коршун описался самым позорным и недостойным октябренка образом. Он стоял и смотрел на свою штанину, а потом с удивлением – на маленькую лужицу у левого ботинка.

• Ладно, Андреев, садись, ты можешь быть октябренком, - сказала вконец расстроенная Татьяна Осиповна, - а ты, Коршун, тоже достоин, можешь идти домой.
• А я, а я, я достоин, - закричали мы все, - можно нам идти домой?
• Нет, - отрезала  учительница, наша первая, наша любимая учительница, - мы останемся обсуждать. Вы думаете, мне нравится вот так с вами сидеть и терять время? Вы что, может, решили, что я удовольствие получаю? Но мы с вами сегодня должны из обычного класса,  который есть в любой школе, даже в буржуазном государстве, создать коллектив. Это нам всем очень важно. Что такое «коллектив» я вам объясню в следующий раз. Сегодня у нас нет времени… Балашова.

Лучшая подруга Балашовой, Нинка Петрова, про которую я думал, что она-то как раз недостойна высокого звания «октябренок», встала и сказала:

• Балашова - хороший товарищ, - и села.
• Молодец, - обрадовалась Татьяна Осиповна, - ну, а Петрова хороший товарищ?
• Хороший, - крикнул кто-то.
• Очень хорошо, - засияла Татьяна Осиповна. – Белкина.
• Хороший товарищ, - пискнула Юля Булкина.
• Булкина?
• Хороший, - как эхо откликнулась Белкина.
• Молодцы, - отозвалась учительница, и Булкина с Белкиной бросились друг другу в объятия.
• Гвоздев?, - выкрикнула учительница, посмотрев в журнал.
• Он меня чернилами облил... А меня ущипнул вчера… Он у меня из портфеля бутерброд взял…, - послышались голоса со всех сторон.

Гвоздев беспокойно заворочал головой на толстой шее.

• Ничего, он исправиться, - не смутилась учительница, - мы для того и создаем звездочки, чтобы исправлять друг друга и помогать.
• А я не хочу быть с Гвоздевым в одной звездочке, - сказал вдруг Коля Горохов, мой лучший друг.
• Очень, очень плохо. Мы все должны быть друзьями. Все советские дети – друзья. Послушайте, послушайте внимательно: все советские люди – одна большая семья и все мы должны дружить друг с другом и друг другу помогать.
• Он хороший товарищ, - вдруг сказал кто-то.
• Ну вот, видите дети, Гвоздев – хороший товарищ, он тоже достоин. Горохов!
• Достоин! Достоин!, - закричали все, а Гвоздев сказал - А он на пол плевал в коридоре!
• А он исправится, обязательно исправится.

Дальше дело пошло совсем быстро. Учительница выкрикивала фамилию, а мы хором кричали: «Достоин, достоин!» Двух человек в этот день в школе не было, но про них мы тоже прокричали «Достоин». После этого, Татьяна Осиповна сказала нам: «Завтра принесете по 65 копеек. 15 копеек на значок октябренка, 20 – на  общество защиты зеленых насаждений и еще 30 – на покраску парт в нашем классе. Не забыли? 65 копеек. Все, можете идти». И мы побежали по домам, не заметив, как влились в дружную семью советских людей.

«Мама, - сказал я, - у меня теперь есть дедушка. Его зовут Ленин». Мама поперхнулась и посмотрела на папу, но папа продолжал молча есть. «Я  его люблю», - добавил я потом, но папа прервал меня: «Не смей разговаривать во  время еды».

Глава 4.

Если задумались делать жизнь с кого,

делайте  ее с Павлика Морозова

Коля Горохов,  как мало тебя осталось во мне.  Куда-то ушли и Коршун, и Гвоздев, и Юрка-второгодник, которого тоже приняли в октябрята, а потом оказалось, что он уже был октябренком в прошлом году. Поэтому он одел два октябрятских значка на форму, и мы все ему завидовали. Ушли Белкина с Булкиной, Балашова, маленький мальчик с длинной  фамилией Локтев-Загорский, ушла новая девочка Воропаева, переведенная к нам в третий класс из какой-то другой школы. Хотя Воропаева осталась немного больше других. Мы готовились стать пионерами, учили наизусть присягу, примеряли уже тайком красные галстуки, обсуждали, кого примут, а кого нет, и тут Воропаева сказала: «А мы в той школе делали рейды («та» школа в ее рассказах всегда была лучше, больше, чище, интереснее нашей). Мы проверяли, кто делает уроки, а кто нет». «Очень хорошо», - обрадовалась Татьяна Осиповна. – «Вот ты, Воропаева, возьми на себя организацию рейдов. Это очень важно, чтобы не только я, но и вы сами контролировали друг друга. Возьми еще пару человек и иди в рейд».

Воропаева выбрала Анкудинова, тихого круглолицего отличника и, посмотрев на класс, где каждый хотел бы пойти в рейд, сказала: «В той школе мы делали рейд с фотоаппаратом». «Дети, у кого есть дома фотоаппарат?», - спросила учительница, и я скорее крикнул: «У меня». «Хорошо, Костя, ты возьмешь  фотоаппарат, и договоритесь втроем, когда пойдете».

В коридоре мы решили, что пойдем в рейд в 3 часа дня. Во сколько мы выйдем и к кому пойдем, никто не должен был знать – рейд планировался внезапный, неожиданный. Я побежал домой, дождался маму и потребовал фотоаппарат. «Он сломан», - сказала мне мама и пошла готовить обед, а я раздавленный, ошеломленный, остался сидеть в комнате, не понимая, что же я буду теперь делать. Час я обдумывал положение и нашел выход. Я заготовил  фразу, которая, конечно же, обращала ситуацию из отчаянной - в выигрышную. «Фотоаппарата нет, он сломан», - собирался я сказать Воропаевой. – «Но что важнее тебе, человек или аппарат?». Татьяна Осиповна много говорила нам о том что человек важнее, и об этом же было написано чуть ли не на каждой странице учебника «Родная литература». Я знал, что человек важнее, но все равно волновался.

Ровно в три я был на углу. Туда же пришел Анкудинов, а за ним Воропаева с подругой. «Она тоже пойдет в рейд»,  - сказала Воропаева, а потом спросила, - «А где фотоаппарат?». «Он сломан. Но что для тебя важнее  - человек или фотоаппарат?», - быстро сказал я. «Фотоаппарат», - объяснила мне Воропаева. – «Если нет фотоаппарата, ты нам не нужен». И они ушли, а я вернулся домой читать «Родную литературу», заданные нам на завтра страницы 26 и 27.

«Вот сейчас догоню их, - думал я, читая рассказ про Павлика Морозова, - и скажу: «А что это ты Воропаева, подругу свою взяла в рейд, а мне сказала, что фотоаппарат  важнее человека? А учительница  наша, Татьяна Осиповна, нам троим велела идти – тебе, мне и Анкудинову, и ни о какой подруге не говорила». И тут конечно же Воропаева смутится и ответит мне: «Правда, Костя, я поступила не как октябренок-ленинец, я ошиблась, отослав тебя домой читать заданные нам на завтра рассказы. Это подругу свою должна была отослать я, но сделала нечестно. Ты прости меня Костя, я не буду больше никогда делать так, ибо замучает меня моя совесть. Разреши только моей подруге идти вместе с нами», и я, конечно, разрешаю подруге идти в рейд по проверке подготовки домашних заданий. Конечно, разрешаю, потому что Воропаева добавляет: «Это в той, старой школе, где я раньше училась, делали так, как я теперь сделала. А эта школа лучше, чище и октябрятские звездочки здесь самые дружные во всем городе Ленинграде. Можно я буду дружить с тобой?». Вот что добавляет Воропаева к своим прежним словам, и мы идем в рейд, и весь рейд дружим с ней. Воропаева умеет дружить так, как никто в нашем классе. Наверное, она научилась этому в той школе».

Рассказ про Павлика Морозова, который нам был в тот день задан, тоже остался в моей памяти. Жил-был на свете пионер Павлик. Жил он тогда, когда царя в России уже не было, но еще были бедные и богатые, и бедным нечего было есть, а богатые прятали от бедных еду, чтобы все рабочие и батраки умерли от голода. Богатые не любили бедных и бедные решили силой отнять у них хлеб, чтобы дать что-то покушать детям, женщинам и старикам. И вот они (бедные) собрались вместе и решили организовать ЧК – чрезвычайную комиссию, которая должна была ходить по домам богатых и искать у них еду. А в доме у Павлика Морозова была еда, а сам Павлик – пионер. И Павлик с опасностью для жизни пошел в ЧК и сказал, что в подвале, под полом у него дома есть хлеб, а родители не хотят отдать его беднякам. Родители, а вместе с ними старший брат Павлика, говорят, что они трудились весь год: сеяли, жали, молотили, и теперь хотят сами есть этот хлеб, а не делиться с теми, кто вместо хлеба целый год делал революцию. Павлик тайком пришел в ЧК и отвел бедняков в сарай, где было зарыто зерно. Папа и брат Павлика прибежали в сарай с ружьями и хотели выгнать бедняков, но бедняков было больше, и они застрелили папу, брата, а заодно и маму Павлика.

Мама не сопротивлялась, но очень громко кричала, а значит, была против революции. Павлик очень обрадовался, что теперь у бедняков есть хлеб, но радовался он недолго, так как другие богачи, боясь, что он расскажет, где лежит и их хлеб, застрелили его. Тогда бедняки поставили Павлику памятник в его родной деревне.

А еще в «Родной литературе» было написано – берите пример с пионера Павлика Морозова. Если вы видите врага революции, бегите скорее в ЧК (теперь уже оно называется КГБ) и рассказывайте обо всем, что увидели и услышали. Так каждый пионер может принести пользу революции и обрадовать дедушку Ленина. Приемная КГБ работает в каждом городе Советского Союза и открыта 24 часа в сутки.

Вот, что я прочел на 26-ой и 27-ой странице учебника литературы для четвертого класса, в то время, как Анкудинов, Воропаева и ее подруга делали «рейд по проверке подготовки домашних заданий».

Мне очень  понравился этот рассказ, и я стал думать, кто из моих знакомых или знакомых моих родителей замышляет против родной Советской власти. Мне страшно захотелось, чтобы у нашего дома, прямо на автобусной  остановке, поставили бы памятник и написали на нем «Пионер, погибший за дело революции». Я долго думал, про кого же я могу рассказать завтра в школе или в КГБ и вдруг вспомнил, что есть у родителей один знакомый архитектор по фамилии Шехнер. Он строил дома, спортивные залы и дома культуры. Так вот, этот Шехнер, кстати,  все время улыбался (как я сразу же не понял, что она врал!) и говорил папе и маме: «До г“еволюции у нас были сахаг“ные заводы. Все мои г“одственники сбежали в Амег“ику, а мой папаша повег“ил в эту жизнь и остался. Его г“астг“еляли за его глупость, а я мучаюсь, как сын, ибо сказано “до четверг“того поколения стг“адать будете, идиоты”.

Я спустилcя в комнату к родителям и предостерег их от врага, рассказав, что завтра же, а если папа разрешит, то и сегодня, хочу пойти в приемную КГБ на Литейный, совсем рядом, улиц переходить не надо, так что доберусь одни, и все им рассказать. И тут папа, который никогда меня пальцем не тронул, встал и дал мне пощечину. Я заплакал и так кричал, что не слышал, что он мне говорит. Тогда он отвел меня в мою комнату и закрыл дверь.

Ночью я проснулся от того, что мне показалось будто приехали бедняки убивать папу и маму. Пришла мама и сказала, чтобы не волновался, что у нас под полом нет зерна, что это не бедняки, а доктор. Просто папа плохо себя чувствовал и приехал доктор сделать ему укол, и сейчас папа заснет, и я тоже должен спать. И еще она сказала, что завтра я не пойду в школу, а пойду с ней либо в зоопарк, либо в цирк, если днем будет представление. А учительнице она сама напишет записку, а может, и позвонит.

Мама меня поцеловала и ушла, а я стал думать о зоопарке и совсем забыл про Павлика Морозова и про Шехнера – врага народа.