Герои моего детства-Часть 5

Глава 10.

Комсомольская ударная

Итак, день этот начался сбором металлолома. Мы прошли последний инструктаж: каждый класс берет себе  часть школьного двора и туда сносит все собранное железо. В конце дня приезжают шефы - у каждой школы были бесчисленные шефские колхозы, совхозы, заводы, птицефермы, представители которых должны были все время пастись у нас, либо возить нас к себе, чтобы приучать к созидательному труду, но я видел только грузовую машину, приезжающую каждый раз, когда мы что-то собирали, чтобы все это увезти в неизвестном направлении и еще одного шефа, который приходил к пионервожатой Рите. Они запирались в Ритиной комнате и разрабатывали там планы совместной работы по воспитанию подрастающего поколения. Наверное, планы эти были такими увлекательными, что Рита иногда заходилась от смеха, а иногда даже постанывала от удовольствия. А, вспоминаю, вспоминаю, кроме этого шефа, к Рите ходил еще один, и тоже запирался с ней в ее комнате.

Итак, шефы приезжают и забирают, предварительно взвесив достижения каждого класса. И тот класс, который соберет больше всех железного лома, будет отмечен на общешкольной линейке, а на доске соревнований его значок будет передвинут вперед, и если и по другим показателям класс будет в порядке, то, может быть,  он удостоится чести «лететь на самолете». Те же, кто соберут меньше всех металлолома, конечно же «поедут на черепахе». И вот еще что: если школа соберет металлолома больше,  чем все другие школы района, то ее значок на районной доске соревнований будет лететь на самолете. А если район соберет металлолома больше, чем другие районы города Ленинград, то значок его будет на городской доске соревнований лететь на самолете.

И  мы все, конечно же, как один, стали мечтать, что наш класс соберет больше всех металлолома и ее значок будет на самолете на школьной доске соревнований, и школа соберет больше всех металлолома и значок будет на самолете  на районной доске соревнований, и район соберет железа больше других, и его значок будет на самолете на городской доске соревнований. Так, примерно, планировало наши детские мечты Министерство культуры и образования.

Существует ли всесоюзная доска соревнований? Наверно, существует, и туда вешают значок Ленинграда, если он соберет металлолома больше других городов. А что будет, если Советский Союз соберет металлолома больше, чем Япония, Австралия и 4 Голландии вместе? Ага, буржуи, притаились, боитесь вступать с нами в соревнования!

Мы двинулись искать лом. Домашние хозяйки поспешно втаскивали велосипеды в квартиры, захлопывали окна. Лица директоров промтоварных магазинов покрывались прединфарктной бледностью, и они закрывались на переучет. Строительные рабочие слезали с лесов и боевой дружиной выстраивались вдоль штабелей, несущих конструкции. Шеренги школьников шли по опустевшим улицам. Вперед были посланы лазутчики, докладывающие о местоположении железа и о действиях соперников. Всесоюзное соревнование по сборке металлолома началось!

Сначала, послав незначительные отвлекающие силы на левый фланг строительства Большого Концертного Зала, мы подождали, пока с криком и шумом не бросятся туда рабочие, а потом, зайдя с тыла, стали оттаскивать предназначенные для водопровода трубы. Каждая пара хватала трубу и бежала по направлению к проходному двору, где у нас было приготовлено  за дровами место для временного склада. Пробежав таким образом с полкилометра и положив трубу на заранее заготовленное место, надо было успеть вернуться и схватить еще одну, пока прораб или случайный прохожий не заметят и не поднимут крика по поводу кражи…

Всего за дровами мы насчитали  двадцать три трубы. Теперь можно было, оставив награбленное в тихой заводи, переждать неминуемую бурю, отправиться, посмотреть на достижения других классов.

В школьном дворе царило необычайное оживление. Возле кучки железа каждого класса стояли сторожевые, девочки лениво переругивающиеся между собой. Какие-то женщины рылись в сброшенных вместе ржавых трубах,  мотках проволоки, тяжелых предметов неизвестного назначения. «Зачем же утюг мой забрали!, - причитала одна. - Такой хороший утюг, тяжелый такой утюг!». «Вот именно – тяжелый, - объясняли ей дежурные девочки. - Если бы легкий был, так он никому и не нужен».

Во двор одно за другим вкатили четыре колеса от легковой машины, 6-ой «Б» столпился вокруг них, отдирая ненужные шины. Под ногами сновали малыши, радостно перетаскивая гайки и водопроводные краны, свинченные в бомбоубежищах и подвалах. 5-ый «А», напрягшись, с песней, волоком втащил во двор трамвайную рельсу. Рита бросилась к ним навстречу: «Трамвай же перевернется!». «А мы не с путей, ты что, мы нашли. Он в стороне валялся», - тут же соврали пионеры. «Тогда хорошо, тогда затаскивайте», - разрешила Рита. Она летала по двору, записывала что-то, отдавала короткие приказания, отменяла их,  сердилась на кого-то, кого-то отчитывала. Бил ее звездный час. Светлое будущее строилось на ее глазах,  при ее непосредственном участии и даже некотором руководстве.

Мы ждали представителей ударной молодежной ленинградской стройки. Они должны были вот-вот прибыть. С фланга «ложной атаки» не поступило никаких сообщений, а это значило, что отвлекающий отряд был захвачен в плен (либо уничтожен?!), из него пытками вырвано признание о местоположении и названии школы, и сейчас, сквернословя и рыгая, во двор ввалится группа комсомольцев-передовиков отбивать трубы.

Так и было. Трехтонный грузовик вынырнул резко из-за угла, завизжал тормозами и резко остановился. Из кабины  выскочил чернявый приземистый предводитель и вытащил двоих наших «лазутчиков». Из кузова выпрыгнули еще трое или четверо биндюжников в резиновых сапогах, небритые, в кепках и ватниках. Подталкивая перед собой пленных, они ввалились во двор. Комсомольцы-ударники остановились, оглядели происходящую суматоху и зашагали от одной кучи железа к другой. Девочки замолкали и расходились в стороны. Комсомольцы перевернули остовы железных кроватей, отшвырнули с одной кучи ржавые железные листы, с другой – украденные с какого-то склада радиаторы, нашли  кучу железной и аллюминевой посуды. Набор слесарных инструментов, несколько мусорных ведер… Рита, прижимая к груди папку с учебными ведомостями, бросилась наперерез.

• Товарищи! Товарищи! Вам что-то нужно?
• Ты что  ли здесь за старшую?, - осведомился предводитель и добавил, - Еб твою в бога-душу-мать.
• Что вы сказали?, - остолбенела Рита.
• Говорю, ты здесь за главную, что ли, или нет?, - и предводитель посмотрел сначала на Ритину грудь, а потом перевел взгляд на лобок, гордо выдающийся в туго обтягивающих Риту брюках. После чего он шумно потянул носом воздух и сплюнул.
• Я старшая пионервожатая школы, - сказала Рита тоном ниже и зарделась.
• Ить, вожатая!, - сказал кто-то из рабочих. Они столпились за спиной начальника и разглядывали Риту.
• Завести бы тебя за уголок, - сказал другой, и все засмеялись.
• Вожатая! Она детишек водит, - добавил первый, чтобы всем уже стало ясно, что он имеет в виду.
• Твои, что ли?, - спросил начальник и ткнул пальцем в наших разведчиков. Те испуганно втягивали головы в плечи и бросали на нас умоляющие взгляды.
• Да, это пионеры из нашей школы, - подтвердила Рита, для чего-то внимательно на них сначала посмотрев. – Случилось что-то?
• Ну, где ваши кореша?, - вместо ответа обратился чернявый начальник к подследственным. – Пока вот эти со стройки проволоку утащить пытались, другие трубы сперли. Тактика у них, ясно?, - и он щелкнул ближайшего разведчика по лбу. – Ну да ничего, мы эти трубы найдем и такой пизды вломим вашим пионерам, что папа-мама не узнает. Ясно?
• Ясно, - сглотнула Рита, - только нет у нас труб, можете поискать. Нету!
• Спрятали они их, суки, - сказал кто-то из рабочих. Один из них вынул из кармана две бутылки пива. Он пил одну из горлышка, а вторую пустил по  кругу.
• Давай по-хорошему, - сказал начальник, - говорите, где трубы и будем считать инцидент исчерпанным. Мы даже хуй положим, что полдня рабочих потеряли, пока за этими бегали, а потом сюда перлись.
• Товарищи, - громко сказала Рита, - тут какая-то ошибка, какое-то недоразумение получается. Мы, конечно, разберемся с этим случаем, примерно накажем, так сказать, виновных…
• Вот, блядь!, - прокомментировали от мусорных бачков. Мы полукругом стояли за спиной Риты и с интересом следили за развитием событий. Начальник снял кепку, почесал в спутавшихся волосах и снова натянул кепку на голову.
• Вот что, плевал я откуда, только тащите трубы и точка. Иначе, мы вам всю вашу школу сраную разнесем, - сказал он.
• Это точно, - подтвердили  от бачков. – Вдребезги.

Я представил себе, как бригада рабочих вдребезги разносит нашу школу, и даже зажмурился от удовольствия.

• Нам эти трубы, конечно, до ебаной матери, - объяснял чернявый тем временем, - нам принцип важен. Ведь что получается: сморчки эдакие,  пиздуны, молоко на губах не обсохло, прямо у нас из-под носа трубы спиздили.
• Я понимаю, - покачала понимающе головой Рита. – Трубы государственные, да и стройка у вас не простая.
• Это какая же у нас стройка?, - удивился чернявый.
• Комсомольская, ударная, - улыбнулась Рита, как бы говоря «не скромничайте, ребята, мы знаем, что вы герои». - Я слышала, в райкоме комсомола, что участники строительства взяли на себя повышенные обязательства и единогласно решили сдать объект в полной готовности к открытию съезда комсомола.
• Чего?, - спросил начальник и почесал  под ватником. – А когда этот  ваш съезд открывается?

Рита рассмеялась громко:

• Ты проверяешь меня, товарищ? Мы тоже кое-что делаем к открытию съезда. Каждый на своем фронте. Мы решили поднять успеваемость по всей школе и совершенно изжить такое понятие, как двоечник!

От труб рыгнули. Один рабочий спал,  облокотившись на стену, а двое других показывали девочкам из седьмого класса, чтобы они с ними сделали,  если бы девочки согласились.

• Ты мне мозги-то не еби, - снова перешел в наступление начальник. - Где трубы? А то я этих двух-то в милицию сдам. Хотите в милицию?, - в милицию, конечно, никто не хотел. - Пошли в милицию, - сказал начальник, но с места не тронулся.
• Дяденька, не брали мы ничего, ничего не знаем, это, наверное, из другой школы взяли, - затянули лазутчики, а мы тут же закричали, - да не брали они ничего! Какие трубы! Мы государству пользу приносим, мы соревнуемся, у нас социалистическое соревнование! Отпустите их! Они не виноваты!
• Цыть, - сказал чернявый, засунул руку в брюки и почесал яйца. – Мне эти трубы не нужны. Мои они что ли! Да бери все, тащи. Нам это до фени. Я тебе  сам чего угодно отдам. Не мое. Ничье, ясно? Государственное. Пусть хоть все растащат. Мне принцип важен. Верно, ребята, мы за принципом приехали?, - но ребята его были заняты. Они учили двух семиклассниц курить и больше не обращали на начальника никакого внимания. – Так что говорите где трубы, - уже не так уверенно продолжил вождь, и снова почему-то посмотрел на Ритин лобок, - ежели бы пришли по хорошему, сказали так мол и так, Федя, для этого, для съезда трубы нужны, что бы я пожидился?
• Ну, - пошутила Рита, - эдак все раздать можно, так что и стройка остановится.
• А пусть останавливается, - отрезал чернявый, - чтобы она провалилась.
• Да вы же к съезду можете не успеть. К открытию съезда!
• А пусть и он провалится, - чернявый был неумолим, - бери чего хочешь,  если по-хорошему. А по-плохому, так и у Феди промеж ног кое-что есть. Так-то! По-плохому, так Федя на принцип пойдет! Ясно?
• Как же провалится?, - не унималась Рита, - Вы же единогласно обязательство дали?
• Это то, что висит там, на входе что написано?, - спросил начальник, - это где раньше висело «К дню рождения Ленина»? А потом «Навстречу первому маю!»? Ты чего, про съезд там прочитала?
• Мне в райкоме  сказали, что единогласно…
• А, ну да, ты же говорила, что в райкоме, - вспомнил чернявый, - тогда пиздеж. Эти  всегда врут, - добавил он убежденно, - чего ты их слушаешь, уши развесила?

Начальник еще раз бросил взгляд на своих рабочих.

• Но дело-то это подсудное. Трубы-то. Ясно?, - он выразительно глянул на Риту, - это дело закрыть бы надо, а то мы… да… вобщем, я так понимаю, посидеть нам, потолковать надо, обсудить, - он снова пытливо посмотрел на Риту и еще раз сплюнул.
• Вот, девочки, возьмите ведомости, вот тут, и все записывайте, - Рита засуетилась почему-то, заторопилась. - Нам поговорить надо. А какая школа взяла шефство над строительством?, - спросила она вдруг у чернявого.
• Давай, давай, пойдем, обсудим, - в голосе у чернявого слышались хриплые, нетерпеливые нотки.

Рита с чернявым пошли в пустую школу в Ритину комнату со стоящим в углу красным флагом и висящим в центре портретом Ленина, а двое  наших лазутчиков вздохнули свободно и смешались с толпой.

• А Федька-то хват, - сказал один из рабочих, - сейчас он разберется там с вашей вожатой.

И он снова шумно рыгнул.

• Эй, малый, сбегай пока за пивом, - обратился он ко мне, - будь другом.

Я сбегал за пивом, а когда вернулся, Рита сердечно, за руку прощалась с рабочими, и, сияя глазами, гладила рукав Фединого ватника.

• Я поговорю в райкоме, - говорила она, - надо будет официально закрепить наше шефство над стройкой. И мы вызовем ваших комсомольцев на соревнование.

Голос ее звенел в школьном дворе, пока трехтонка не затарахтела и не скрылась за углом.

• Ну, как наши успехи?, - спросила Рита у дежурных девочек.

А  мы пошли за трубами. Труб на месте не было.

• Были какие-то мальчики. Пришли, забрали трубы и ушли, - сообщила нам старушка, сидящая на скамеечке у парадной.
• Эх, не догадались сторожей оставить!, - сказал Саша Берлин, идейный вдохновитель всей операции. – Иди, свищи,  из какой школы эти ворюги!
• Вот гады, - подтвердил Боря Вольфсон.

А Миша Вольфсон, который был ему не брат, а просто однофамилец, страдавший больше всех, так как был в «лазутчиках», погрозил бабке кулаком и окончательно заклеймил соперников:

• Чтоб они подавились, воры!, - сказал он.

Когда мы подошли к школе,  седьмой «Б» втаскивал  во двор тяжеленную клетку лифта. Клетка была совершенно новая, тускло поблескивала и была высотой в целый этаж жилого дома.

Судьба первого места была решена. Седьмой «Б» знал, что «полетит на  самолете», и облепив клетку со всех сторон, пел победную песню.

Рита довольно улыбалась. С каждым килограммом принесенного железа увеличивалась и ее личная доля в построение светлого будущего. Теперь она знала – обязательство к открытию съезда будет  выполнено.

• Я на них на всех хуй положил, - сказал вдруг Миша Вольфсон, и сплюнул точно так же,  как чернявый начальник.

 

Глава 11.

Вечеринка

Вечеринка по плану должна была начаться в шесть вечера, и ровно в шесть я звонил в дверь квартиры, в одной из комнат которой жила Вика с мамой. Про папу было известно, что он капитан дальнего плавания и так далеко и долго плавает, что ни до того, ни после вечеринки, до самого окончания школы никто его не видел.

Выяснилось, что из всех приглашенных мальчиков, я пришел первый. Девочки уже сидели в комнате, иногда вдруг возбужденно вскакивали, бросались к столу, передвигали что-то, а потом взволнованно  шептались с Викой. Налицо были все грации 6 «А» класса нашей средней 171 школы Дзержинского района города Ленинграда.

Нина Клибсон с округлившимися уже грудками и двумя избалованно вывернутыми наружу губами; Леночка Шифрина – чернявая маленькая отличница, у которой всегда остро пахло изо рта. Она была подругой и наперсницей Инны, которую естественно ненавидела. Сама хозяйка дома, Вика, плоская, как школьная доска, и с неимоверно кривыми тонкими ногами, срывалась иногда на переменке с места, подходила к кому-либо из мальчиков нашего класса и молчала, часто-часто дыша, иногда трогая его за руку или плечо, будто собираясь сказать  что-то, но не говорила, а так же резко отходила обратно, чтобы издалека смотреть на него измученными глазами. Иногда, когда мальчики заговаривали с ней первые, на глазах у нее появлялись слезы благодарности.

У стены, на трех, поставленных рядышком, стульях сидела чинно тройка совершенно одинаково-серых в моей памяти девочек, которых и звали-то одинаково – Таня, Таня и Таня. Три Тани, у каждой из которых, конечно, были свои привязанности,  свои радости и горести, может быть, одна из них собирала марки, а другая хотела стать летчиком или медсестрой. Может быть, но вот в памяти моей они стерлись до одинаковости совершенной.

Еще в комнате была Викина мама. Викина мама сидела в кресле и курила. Я зашел, поздоровался и сел на кровать, к которой был придвинут стол. Она кивнула, улыбнулась и ее полная грудь заколыхалась. Ей было около сорока, белые зубы, высокая прическа, белый бюстгальтер, просвечивающий  через полупрозрачную кофточку.

В комнате стояла большая двуспальная кровать, на край которой  меня и усадили. Стол, заставленный бутербродами, открытыми банками со шпротами,  с бычками в томате, салат «оливье», лимонад и та самая бутылка сухого вина, о которой столько говорилось и существование которой начисто отрицалось «неприглашенными».

Кресло, в котором сидела Викина мама, на ночь раздвигалось, и из него получалась кровать. Еще был платяной шкаф, тумбочка у кровати и на этом заканчивалась опись имущества семейства Маклецовых.

Начали прибывать мальчики. В костюмах, при белых рубашках и галстуках, они заходили,  чинно здоровались и рассаживались на кровати.

• Ну, мне пора, - сказала Викина мама. Она встала, открыла дверцу шкафа, которая отгородила ее от нас. Потом открыла вторую, с вставленным внутрь зеркалом, и я вдруг обнаружил, что с того места, где я  сидел, видно в это зеркало все, что происходит за шкафом. Я делал вид, что совершенно не интересуюсь происходящим там, но как бы ненароком, поводя глазами, все время возвращался к зеркалу. Сначала  Викина мама сняла кофточку и осталась в одном бюстгальтере. Потом, вынув чулки, она сняла юбку и, нагнувшись, принялась снова что-то искать. Вдруг она резко повернулась, глянула в зеркало, и мы встретились глазами.

Я хотел отвернуться, уже начав пунцово краснеть, но она улыбнулась, и, улыбаясь, медленно повела руки вверх по животу, потом завела их за  спину и сняла бюстгальтер. У меня на миг прервалось дыхание. Тогда она бросила бюстгальтер на дверь, и взяв груди обеими руками, начала медленно приподнимать их и сводить вместе. При этом она не отрывала от меня своего улыбающегося взгляда. Потом она снова  повела руками по животу вниз, вниз, к трусикам, коснулась их края, помедлила и показала мне кукиш. После этого, уже больше не обращая на меня внимания, оделась, как ни в чем не бывало, помазала губы, глаза, закрыла обе дверцы шкафа, и оказалась в самом центре комнаты.

- Счастливо повеселиться, Вика. Я вернусь поздно, - она положила сигареты в сумочку, бросила на меня еще один быстрый любопытствующий взгляд и ушла.

Тотчас же все почувствовали себя  свободнее.

• Давайте кушать, - сказала Вика, и все зашумели, придвигаясь к столу. Есть мне почему-то не хотелось, но я тоже зашумел, начал стучать вилкой по стакану и даже, схватив бутылку вина, предлагал желающим поднять тост за хозяйку дома. Вика решила, что я хочу выпить за нее, и ее благодарный взгляд сопровождал меня всю  первую половину вечера.
• А в Индии, - сказал, оторвавшись от четвертого бутерброда с ветчиной, Боря Вольфсон, - в Индии 40 миллионов человек голодают, - и засмеялся.

За ним засмеялись и все остальные, а одна из Тань даже поперхнулась лимонадом.

• А тебе какое до них дело?, - спросила Инна Клибсон. Они с Борей были на ножах.
• А я интернационалист, - сказал Боря, и все снова засмеялись.
• А я вот не интернационалист, - сказал Саша Берлин, - я в комсомол вступать не собираюсь.
• А в институт ты собираешься?, - поинтересовалась Леночка.
• Не знаю еще. Может пойду, а может – нет.
• Так лучше вступай. Не членов комсомола не принимают. Это я точно знаю, - Леночка всегда все знала точно.
• Да ты еще еврей, - добавила Вика, - евреев вообще не очень берут, а если ты не член комсомола, так и подавно.
• Что они на экзаменах спрашивать будут? Первый вопрос по физике – ты комсомолец? Второй вопрос – ты  еврей?, - Марик Комиссарчик был самым наивным человеком нашей школы.
• А анкета на что, которую перед поступлением заполняешь?, - удивился Боря Вольфсон, - имя, фамилия, национальность, принадлежность к комсомольской организации, потом возраст и что делал твоя бабушка до Великой Октябрьской Социалистической.
• А я вот не верю, - сказала Таня, но не та, которая поперхнулась, а другая.
• Чему?, - удивился Саша Берлин.
• Я не верю, что евреев не принимают. Все евреи в институтах. Все.
• Евреев берут сейчас 2 процента, - сказал молчавший до сих пор Боря Зильбер. – А на филологию, историю там всякую один процент с четвертью. У меня дядя работает в Университете. Это им ректор  на закрытом собрании сказал. Он из Москвы приехал, где было закрытое собрание ректоров.
• Так прямо считают, сколько это процент с  четвертью? А если получается одиннадцать с половиной евреев?, - спросила одна из Тань.
• А про театральный ты не знаешь?, - спросила Инна, - на актерские отделения?
• Вообще не берут, - сообщил Боря Вольфсон, а Боря Зильбер поправил:
• Берут,  если фамилию поменяешь.
• Может, еще скажешь, надо кусок носа обрезать, - съехидничала Леночка Шифрина, не представляя себе, что ее лучшая школьная подруга ровно через три года поменяет фамилию, обрежет кусок носа, выкраситься в жгучий перламутровый цвет, и поступит в театральный, и оттуда, не успев закончить третий курс, станет под этой самой новой своей фамилией играть в лучшем театре города, у знаменитого Георгия Александровича Товстоногова.

А я не принимал участие в их разговоре, потому что мне вдруг все это показалось глупостью и чушью несусветной. Я нет-нет, да и поглядывал на дверцу шкафа – вдруг она откроется и в ней снова отразится Викина мама, улыбающаяся, в одних белых с розовым трусиках, ведущая руками вниз, вниз, вниз… У Инны Клибсон тоже обозначились две пухлые грудки, и они приковывали теперь мое внимание так, что я не услыхал обращенного ко мне вопроса.

• Эй, Костя, проснись, - сказал Марик Комиссарчик и все засмеялись, а Вика Маклецова метнула на меня быстрый взгляд, потом посмотрела на Инну и отвернула вдруг подурневшее свое острое личико. Она встретилась глазами с Леночкой. Они понимающе смотрели друг на друга несколько мгновений, а потом Леночка снова стала внимательно слушать и запоминать все, что говорилось, чтобы завтра, на большой переменке пересказать пионервожатой.
• Что? Я?, - я почему-то ужасно смутился и перевернул стакан с лимонадом на скатерть. Возникла суматоха, на столе все передвинули, подняли, поставили обратно, а Боря Зильбер постучал вилкой по графину и, повернувшись ко мне, сказал:
• Пионер Штейн, собираетесь ли вы вступать в комсомол?
• Конечно, собираюсь.
• А тогда ответьте перед лицом товарищей  любимой пионерской организации, что такое там произошло, когда учитель Лозовская, являющаяся воспитателем нашего класса, предложила тебе подготовить и провести очередную еженедельную политинформацию?

Жгучие черные глаза Леночки впились в мое лицо, ожидая ответа.

• Да я ей сказал, что у меня времени нет.
• Времени нет у пионера подготовить очередную еженедельную политинформацию?, - вопрошал Зильбер, и мне почему-то стало казаться, что это он только делает вид, что шутит, а спрашивают меня всерьез, и я всерьез должен объяснять и оправдываться:
• Да, ребята, у меня же кружки: и музыка, и шахматы, и этот, ну, английский язык дома с преподавателем.
• Так, так, - осуждающе покачала головой одна из Тань.
• Да и потом, - я попытался улыбнуться, но улыбка вышла жалкая, недовыявившаяся какая-то, - ну ее, Лозовскую, вместе с политинформацией ее.

Возникла пауза, в которую  я силился довыявить улыбку, а все молчали и ждали продолжения. Таня, но теперь уже другая, тихонечко икнула, аккуратно прикрыв рот рукой.

• Трудно, значит, пионеру Штейну. Не может он выйти на середину класса и зачесть передовицу из газеты «Правда»? А может быть,  есть у пионера Штейна идеологические мотивы отказа? Может он не согласен с чем-то, что пишет газета «Правда»?, - равнодушно так,  как в фильмах, где разоблачались идейные враги, ренегаты и отступники, говорил Саша Берлин.
• Ну правда, Костя, - пришел мне на помощь честный Марик, - это ты зря. Рассказал бы чего, а мы бы послушали. Все равно ведь заставят час сидеть, а тебя хоть слушать приятно.
• Тебе же характеристику надо хорошую получать. Если Лозовская тебе плохую напишет, да еще «идейную неустойчивость» и отказ делать политинформацию, не видать тебе института,  как своих ушей, будь ты десять раз комсомольцем, - подтвердил Боря Зильбер.
• Я же не отказался, я же просто сказал, что сейчас занят.
• А знаете, я слышала, - сказала Инна Клитсон, - что, кто на политинформацию не ходит, ну на заводе или  комбинате каком-нибудь, то ему в санаторий путевку не дают, а если он хочет за границу поехать, то ему с работы в характеристике такое пишут…
• А что, когда за границу едешь, тоже характеристика нужно?, - спросила одна из Тань.
• А как же!, - вмешался Боря Вольфсон. – Характеристика идет в райком, там ее читают и либо разрешают кассе продать тебе билет, либо нет.
• Какой билет?, - спросила третья Таня.
• На футбол, - сказал Саша Берлин.

И так как сказал он это очень серьезно и даже посмотрел при этом внимательно в изумленные Танины глаза, то она вроде и поверила, что при покупке билета на футбол тоже спрашивают характеристику с места работы.

• Будем танцевать?, -  спросила Вика Маклецова и тут же вскочила, побежала ставить музыку, а мы отодвинули стол к стенке, составили стулья в ряд и освободили место в центре комнаты. Потом расселить и стали ждать. Играла музыка, мальчики тихонько толкали друг  друга и конфузились. Девочки делали вид, что их совершенно не касается происходящее, сидели прямо и иногда шушукались о чем-то, совсем даже не смотря в нашу сторону.

Инна и Леночки пошли танцевать друг с другом и преувеличенно старательно следили за движениями своих ног.

• А  может, в бутылочку сыграем?, - спросил Боря Вольфсон, а Марик Комиссарчик густо покраснел.
• Ну-ка, где бутылка подходящая?, - распоряжался Боря  Зильбер. – Давайте, давайте сюда, все в кружок. Ну-ка, сядьте  шире. Отлично. Кто будет крутить первый? Я, - решил он. – Сели?

Все уже расселись в кружок. При этом, как я заметил, мальчики старались оказаться напротив Инны Клитсон, а девочки против Саши Берлина, которому я тут же ужасно позавидовал.

Суть игры в бутылочку чрезвычайно проста: кто-то один крутит ее внутри круга сидящих. Те двое, на которых показывают дно и голышка остановившейся бутылки, должны встать и поцеловаться в углу комнаты… Усаживаясь, Вика потушила верхний свет, оставив только лампочку над кроватью, так, что в углу было совершенно темно…

• Ну, я кручу, - провозгласил Боря. – Раз, два, три…

Пока крутилась бутылочка из-под лимонада, я представил себе, что вот сейчас одним своим концом она укажет на меня, а другим на Инну. И мы с ней встанем и отойдем в темный угол. И вдруг, все остальные пропадут  куда-то, а я прижмусь губами к ее щеке или даже к губам, и так мы будем стоять, прижавшись, а моя рука найдет ее грудь и ладонью накроет ее. И Инна будет отступать назад, пока спиной не упрется в стенку, а я медленно-медленно расстегну ее кофточку и она упадет, потом лифчик. При этом я буду стоять и смотреть  прямо в ее глаза, застывшие от ужаса (почему-то  мне особенно нравился этот ужас) и поведу руками по ее животу, верх, вверх, а потом коснусь ее грудей и буду  сводить их вместе…

• Костя, твоя очередь.
• Что?

Оказалось, что одна  из Тань уже чмокнулась в углу с пунцовым Мариком, над которым все теперь смеялись, и теперь я,  сидящий слева от Бори, должен был крутить бутылку.

В тот вечер я семь или восемь раз подряд целовался с Леночкой, даже пытался представить ее Инной, но ничего не получалось. С Инной ходил целоваться Боря Вольфсон и они хихикали в углу. Я туда не смотрел, а смотрел на несчастную Вику, на которую бутылочка  указала только один раз, да и то другим своим концом упершись в самую застенчивую из Тань. Таня была такая застенчивая, что даже тогда покраснела. Они отошли в угол и долго чмокали друг друга и о чем-то шептались, делая вид, что им ужасно интересно и весело. Они там шушукались в темноте, пока нам не надоело и мы не позвали их обратно.

Вечеринка закончилась танцами, но уже при погашенном  свете. Мы решили, что приглашать будут девочки. Инна никого не приглашала, а Вика зарделась и пригласила Борю Зильбера. Я почему-то так расстроился, что обрадовался, что на часах одиннадцать и пора идти домой. Так кончился этот обыкновенный день из жизни советского школьника.